| abstract
| - Мехсети Гянджеви (ок. 1089, Балх, ныне Афганистан -сер. XII в., Гянджа ныне Азербайджанская Республика) — выдающаяся персидская поэтесса. О жизни ее известно очень мало; биография ее окутана легендами, возможно основанными на образе, который складывается из ее стихов, посвященных радостям вина и любви (но это — традиционная суфийская тема, имеющая скрытый, метафорический смысл). Согласно этим легендам она жила в гянджинском квартале Харбат, проводя время в застольях, пении и танцах. Из ее стихов особо знаменита серия стихов, посвященная юным ремесленникам из квартала Харабат в Гяндже — портному, прядильщику, мяснику, золотоискателю и др.: Схоже лицо твое, сын портного, с луной, Захочет стать рабом твоим сто Мехсети. Как нитки в руке твоей, путь мой хотела чтобы Каждый день по сто раз вел к губам твоим. Юноша — прядильщик шерсти — душа моя. Ямка его подбородка — темница моя, О боже, дай мне поцелуй с его губ, Потому что губы эти — лекарство для души. Влюблена я в просеивателя праха, Не смею я признаться ему в своей тайне. Он, просеивая прах, ищет золото. Я же, в руках золото, — ищу его. Давеча шапочник — возлюбленный увлеченно Шил из атласа шапку. За каждую шапку сказала сто раз «молодец!» Но одного достаточно было за четырех. Твердо установленных данных биографии Мехсети-ханум очень немного; они собраны в книге Рафаэля Гусейнова «Мехсети — какая есть». Подлинное имя поэтессы — Маниджа, Мехсети — поэтический псевдоним. Существует несколько легенд о его происхождении. Согласно одной из них, в беседе с сельджукским cултаном Санджаром Маниджа, якобы, как-то сказала, что в его блестящем окружении она самая маленькая и незаметная, на что cултан возразил: «то мех-хасти» («ты самая большая» (фарс.)). «Мех-хасти» превратилось в «Мехсети» и осталось ее псевдонимом. По другой версии «Мехсети» состоит из двух слов «Мех» и «Сати», что значит «великая госпожа». И, наконец, предполагается, что слово это состоит из слов «Мяхсети» («Луна Госпожа») (У Низами аналогично «Мехин Бану»). Мехсети получила хорошее образование и как видно из ее произведений, она успела побывать в следующих городах и областях: Рум (Малая Азия), Мерв, Балх, Нишапур, Герат, Гянджа, Хорасан, Ирак, Зузан и др. Некоторое время она находилась при дворе сельджукидского султана Санджара. Участвовала на его приемах и литературных меджлисах. Согласно преданиям, внимание Санджара она впервые привлекла экспромтом, сказанным рубаи о неожиданно выпавшем снеге: небо послало тебе серебряный ковер, чтобы конь твой не испачкал свои подковы. В награду она получает от него имя «Мехисти» («Величайшая») и становится его приближенной. Значительную часть жизни Султана Мухаммеда и его сына Султана Махмуда. Основные сведения о жизни великой поэтессы все биографы берут из дастана XIII века «Мехсети и Амир Ахмед», рукописи которого хранятся в Институте Рукописей Азербайджана, в Стамбуле и Лондоне. Последние исследования азербайджанских литературоведов убедительно доказывают, что автором «Дастана» является персидский поэт и ученый XIII века Абдулла Джовхари Заргар Тебризи и, что героями «Дастана» являются реальные лица. В том числе поэт Амир Ахмед, Шах Гянджи I (Султан Мухаммед) и шах Гянджи II (Султан Махмуд). В «Дастане» приводится большое число рубаи Мехсети Гянджеви. Содержание «Дастана» вкратце сводится к следующему. У одного богослова в городе Балхе родится дочь. Он идет к астрологам для выяснения судьбы дочери. Обратившись к звездам, звездочеты предсказывают ей большое будущее, признание и любовь народа. Одновременно они заявляют, что в конце концов она попадет в Харабат (арабс. — питейный дом, кабак). Отец отдает дочь в школу, которую она кончает в восемнадцать лет, получив блестящее образование. После этого, отец отводит дочь к специалистам и просит обучить ее двенадцати мугамам и двадцати четырем их разделам. Кроме того, он просит, чтобы музыканты обучили ее игре на чанге, уде и бербеде. Местные жители с удивлением спрашивают отца: «Как же так, сначала ты даешь дочери хорошее образование, учишь ее Корану, а затем готовишь ее к профессии танцовщицы, или ты хочешь сделать ее блудницей?» Отец отвечает, что так как ей суждено попасть в Харабат, пусть она туда попадет подготовленной. После смерти отца Мехсети переезжает в Гянджу и поселяется в квартале Харабат. Из дастана следует, что к двадцати годам Мехсети своей образованностью, красотой, красивым голосом и поэтическим талантом успела завоевать авторитет и любовь во многих странах мусульманского мира. Послушать пение Мехсети в Харабате в Гянджу приезжают издалека и знать и купечество. Не остается в стороне и правитель Гянджи, которого в дастане зовут Шахом Гянджи. Ее часто приглашают во дворец. После одной из очередных пирушек шах предлагает условия завтрашней встречи. Опоздавший должен будет выпить три штрафных рога вина. Случилось так, что опоздавшей оказалась Мехсети. Она, подчинившись условиям шаха, один за другим опустошает два больших рога, после чего, взяв в руки третий рог, произносит экспромтом стихи, обращенные к шаху. «Эй, шах! — говорит Мехсети, — я не бык, мне рога не подходят, но если я все же стала быком, то двух рогов достаточно». Шаху так нравится экспромт, что этот сосуд, украшенный драгоценными камнями, он дарит поэтессе. У хатиба (священнослужитель) Гянджи после долгих лет ожидания родится сын, которого он называет Амир Ахмедом. Мальчика отдают на воспитание кормилицам, а с четырех лет посылают учиться в школу. Амир Ахмед оказывается очень способным и талантливым юношей и слава о его учености распространяется далеко за пределы Гянджи, хотя сам он все время проводит в учебе и не покидает родной школы. Однажды Амир Ахмед видит сон. Во сне он попадает в рай, где его встречает гурия с чашей вина в руках. Амир Ахмед пьет предложенное ему вино и с этого момента он оказывается опьяненным красотой этой гурии. На утро отец находит Амир Ахмеда сильно опечаленным. Чтобы как-то развеять его печаль, отец разрешает Амир Ахмеду в сопровождении 400 всадников погулять по Гяндже. В одном из кварталов города Амир Ахмед слышит красивое пение и узнает, что этот квартал называется Харабат. Там в одном из кабаков находит красавицу, возлежащую на четырех подушках. Это была Мехсети Гянджеви. В ней Амир узнает свою гурию. Молодые влюбляются друг в друга и начинают обмениваться четверостишиями (рубаи). Хатиб оказывается страшно удивленным, когда, в этот день, перед сном его сын вместо Корана начинает читать рубаи. Его беспокоит поведение вернувшегося из Харабата сына. Хатиб даже отсылает его к врачу, а потом обещает женить. Все безрезультатно. Амир Ахмед непреклонен и без каких-либо сопровождающих отправляется в Харабат к Мехсети. Мать Мехсети, узнав чей это сын, просит отправить его домой, боясь неприятностей. Молодые не придают значения ее словам. Хатиб пытается вернуть сына и даже жалуется Шаху Гянджи, но сын непреклонен. Тогда он посылает за сыном своих людей, которые сажают его в темницу. На третий день длительных бесед о морали и греховности его поведения Амир Ахмед признает правоту отца и получает свободу. На радостях отец пускается в пляс и устраивает богатое угощение в честь такого радостного события. Когда прием окончен и гости расходятся по домам Амир Ахмед уходит, как и следовало ожидать, в направлении Харабата. В Харабате Амир Ахмед находит Мехсети в окружении 40 девушек. Они играют на нейе, чанге, дафе, танцуют и поют. Мехсети проводит урок музыки. Здесь Мехсети предстает в новом свете. Она не только пишет стихи, поет, играет на многих инструментах, она еще и преподает музыку и танцы. С точки зрения знакомства с музыкой и музыкальной средой того времени интересно описание приема, устроенного Шахом Гянджи в честь Мехсети, на котором музыка исполнялась на следующих инструментах: чанге, уде, барбате, абришами, нейе и танбуре. Далее в «Дастане» говорится, что Мехсети была самым сильным игроком в шахматы в Гяндже. Описывается партия на приеме у Шаха Гянджи между ним и Мехсети. В другой партии Шах Гянджи играет на пари на тысячу динаров с Амир Ахмедом. Амир Ахмед побеждает и Шах Гянджи расплачивается золотыми монетами. Как-то Мехсети приглашают во дворец к Шаху Гянджи. За что-то разгневанный шах приказывает завернуть Мехсети-ханум в шкуру быка и бросить в темницу. Только через шесть суток по ходатайству местной аристократии ее освобождают и она в гневе произносит обличающие шаха стихи. Другой раз на зимней охоте Мехсети, обращаясь к шаху Гянджи, говорит уже упомянутые выше стихи о снеге. Стихи так нравятся шаху, что он дарит коня поэтессе. Однако, своевольный шах требует, чтобы возлюбленные расстались, а Мехсети осталась жить во дворце. Мехсети предлагает Амир Ахмеду бежать в город Балх. Сначала туда попадает Мехсети. В честь нее собираются поэты Балха и всего Хорасана. Начинается поэтическое состязание. Мехсети предлагает поэтическую загадку. Никто не может найти на нее ответ. В это время в состязание вступает странник, который отвечает Мехсети изящным стихом. Все присутствующие догадываются, что перед ними сам Амир Ахмед. В конце дастана «Мехсети и Амир Ахмед» повествуется о том, что влюбленные возвращаются в родную Гянджу, совершают обряд бракосочетания и у них родится двое детей. После смерти отца Амир Ахмед становится Хатибом Гянджи. Мехсети переживает мужа на два года. Она его так долго оплакивает, что к концу жизни слепнет. В «Дастане» указывается, что похоронена она рядом с Низами Гянджеви. Действительно, когда в 1923 году могила Низами была вскрыта с целью перезахоронения его на почетное кладбище Шах-Аббасской мечети, рядом с могилой поэта было найдено захоронение женщины. Академик Араслы не исключает возможности знакомства этих двух выдающихся личностей, хотя время их жизни трудно свести, и даже приводит стих Низами, который, может быть, обращен к нашей поэтессе: Уж раз ремесло твое — быть музыкантом, Я звуков высоких и низких желаю. Басмой лук бровей не натягивай грозно До самых ушей! Шли стрелу! Ожидаю. Ты знаешь, что жить без тебя я не в силах. Ты жизнь мою хочешь, бери же, — бросаю! Я вижу: удачи я жаждал напрасно,- Я вздохом последним тебя призываю. Тебе Низами отдает свою душу, Прими — как страдания я принимаю. «Дастан» написан увлекательно и читается с большим интересом даже в пересказе. Но в то же время во все, что там написано, очень трудно поверить. Читателя не оставляет чувство чего-то недоговоренного. Создается впечатление, что автор скрывает факты биографии используя какие-то понятные только читателю того времени иносказания. Действительно очень трудно поверить, что почтенный богослов в те времена мог отдать свою очень талантливую дочь учиться музыке и танцам, для того, чтобы она могла попасть в питейный дом — Харабат (Мейхана) подготовленной. То же самое можно сказать и о сыне Хатиба Амир Ахмеде, который, получив великолепное богословское образование, идет в Харабат вслед за Мехсети. Еще трудней поверить, что принятая при дворе султана Санджара поэтесса объясняется в любви бесчисленным молодым ремесленникам: прядильщику шерсти, шапочных дел мастеру, пекарю, портному, мяснику, ювелиру и многим другим. Однако все становится ясным и логичным, если предположить, что Мехсети (как в общем и все выдающиеся персидские поэты) состояла членом суфийского ордена и биография ее изложена с использованием суфийских иносказаний и аллегорий. Суфии считали, что высшей целью жизни человека должна быть любовь к богу. Через мистическую любовь к богу, в определенном состоянии — экстазе (хал) возможно уединение, а затем и слияние с богом. Достичь такого состояния может только суфий, прошедший длительные тренировки, во время слушания (сама) суфийских стихов под ритмическую музыку, иногда сопровождающуюся танцами. Как пишет академик Бертельс, эти стихи могли быть светскими, преимущественно эротического характера, либо чисто суфийскими, использующими свою особую терминологию. И те и другие должны были служить «как бы стимулом, облегчающим достижение экстатического состояния». В чисто суфийских стихах стремление суфия к познанию бога отождествляется с любовью, а сам бог именуется другом (дуст), или возлюбленным (йар), суфий отождествляется с влюбленным (ашиг), или гулякой (ринд), экстатическое состояние суфия — с состоянием опьяненности вином (маст) и вином (мей), место сборища суфиев отождествляется с питейным домом, таверной (Харабат, Мейхана) и т. д. Вместо мечети некоторые суфии посещают свои собрания, на которых чтение хадисов заменяется чтением стихов, пением и танцами в суфийской обители — Харабате. Доктор Джавад Нурбахш, глава суфийского ордена Ниматуллахи, живущий в Англии, слово Харабат переводит на английский язык как «Tavern of Ruins» («Таверна среди Руин»), подразумевая под этим суфийскую обитель. Он пишет, что суфий, пройдя все стадии очищения, становится Совершенным Человеком и достигает порога Истины (Хагигат): «Можно уподобить это последнее путешествие в Хагигат, в Истину обучению в Божественном Университете, в „Таверне среди Руин“ (Харабат). В этом истинном центре высшего образования нет профессоров, и единственный наставник Абсолютная Святость и Совершенная Любовь. Здесь существует единственный учитель — Любовь, вместо учебников Любовь и сам Совершенный Человек — Любовь». Вот в какой Харабат отправляет богослов свою дочь — Мехсети. Может ли неподготовленный читатель найти обращение к Богу, например, в стихотворении суфийской поэтессы Рабии (ум.801), воспевающей страстную любовь и застолье с вином: Я тебя сделала в моем сердце моим собеседником, А тело предоставила тому, кто желает быть со мною. Мое тело в его распоряжении, А в моем сердце — Друг моего сердца. Или в стихе Абу-Саида: О, Господи! Открой мне путь к подруге милой, Дозволь, чтоб долетел к ней голос мой унылый, Чтоб та, в разлуке с кем не знаю ясных дней, Была со мною вновь, и я бы вновь был с ней. Нет, конечно. Чтобы понять скрытый смысл этих стихов надо воспользоваться символикой, о которой говорилось выше. Так же, очевидно, надо переосмыслить и содержание «Дастана». И, действительно, если пересмотреть содержание «Дастана», используя эти суфийские аллегории, биография Мехсети будет выглядеть куда более правдоподобной. Ответить на давно волнующий вопрос — носит ли поэзия Мехсети чисто суфийский характер — это задача исследователей, но то, что «Дастан» написан с целью приписать стихам Мехсети суфийский смысл -несомненно. Начнем с того, что место рождения поэтессы специально перенесено на северо-восток Ирана — центр раннего суфизма. Отсюда вышли один из первых суфийских святых Абу Саид ибн Аби-л-Хайр и ученый и поэт Омар Хайам, так много сделавшие для широкого распространения жанра рубаи. Отсюда вышел известный суфийский поэт Джалаладдин Руми и многие другие суфии. Читателя как бы предупреждают, что творчество Мехсети относится к тому же кругу суфийских поэтов и, что читая «Дастан» он должен делать поправки на суфийское иносказание. Благочестивый богослов, обнаружив у дочери необыкновенный поэтический дар и музыкальные способности, решает направить дочь по своему пути. За советом он обращается к астрологу. Тот предсказывает дочке большое будущее в суфийском братстве. Предсказателю нельзя отказать в мудрости, так как женщины в те века только среди суфиев могли чувствовать себя сравнительно свободными. Как пишет видный английский ученый Тримингэм «мистицизм был единственной религиозной сферой, где женщина могла себя проявить. Было немало женщин — суфиев, среди которых наиболее известна Рабийа ал-Адавийа». То, что автор «Дастана» под Харабатом имеет ввиду собрание суфиев, следует из слеующих стихов самой Мехсети: Поднялась взошедшая за Харабатом луна, Раскинула шатер в хижине поднебесья. И неожиданно вознесся голос из небытия: «Мир этот не стоит соломинки единой». С неохотой ты в Харабат не направляйся, Не зная символа дервиша — не приходи. Путь сюда — это путь дорожащего головой. Не можешь жертвовать собой — не приходи. Харабат — место отважных мужей, Здесь нет места для низких душой, С уважением вступай на этот путь, потому что Это не место для коварных душой. А то, что квартал Харабат изображен как квартал ремесленников и что Мехсети в своих стихах объясняется в любви к множеству молодых ремесленников: портному, ювелиру, шапочнику, прядильщику шерсти и т. д., а не к Йару-Богу, говорит о принадлежности ее к какой-то корпорации ремесленников и, возможно о принятой там такой символике. Такой корпорацией могла быть тюркская, близкая к суфиям организация Ахи, к которой принадлежал и Низами. Членами этой корпорации были юноши разных профессий. Арабский путешественник Ибн-Батута писал об Ахи: «Они есть во всех туркменских, румских областях, в каждом поселении, городе и деревне. И не найти в мире людей более заботливых, чем они, к чужестранцам, более поспешных в стремлении накормить голодного и удовлетворить потребности нуждающегося и пресечь руку насильников, и убить воеводу или тех, кто примыкает к ним из злых людей. А Ахи у них — это человек, который собирает людей своей и иной профессий из юношей, холостяков и одиноких…». Становится совершенно ясно, что стихи, обращенные к молодым ремесленникам, написаны специально для исполнения на собраниях суфиев и не являются любовными стихами в нашем понимании. Большинство из ни чисто светского содержания и только некоторые включают в себя суфийскую терминологию. Здесь надо отметить, что и предшественник Мехсети Катран Тебризи в своих явно суфийских стихах также вместо Возлюбленного — Бога обращается к восхваляемым им правителям. Как пишет Зумруд-ханум Кули-заде: «поэт бесконечно воспевает физическую красоту правителей: алые губы, глаза-нарциссы, родинки, кудри, напоминающие фиалку, пишет о своей нежной и пылкой любви к ним, о горестях разлуки и счастье свидания с ним». Если ранний суфизм, в основном, привлекал симпатии обездоленных, то со временем к нему стали примыкать и представители феодальной интеллигенции, привлекаемые самой свободомыслящей философией суфизма. В «Дастане» этот процесс представлен приходом Мехсети и Амир Ахмеда в Харабат. Интересно, что приход в Харабат Амир Ахмеду так же, как Мехсети, предопределен сверху. Ему это предопределение передается через ангела — ей через звездочета. Иначе, как предопределение сверху, нельзя объяснить и другой эпизод. В споре с отцом Амир Ахмед просит привязать его с завязанными глазами к мулу. Если мул придет в мечеть, он отказывается от Харабата, если в Харабат, хатиб продает мула и на эти деньги он с Мехсети организует меджлис. Мул, конечно, приходит в Харабат и на полученные от его продажи деньги молодые нанимают певцов и музыкантов для проведения очередного собрания суфиев с пением и танцами. В этом эпизоде отображен извечный спор суфиев с мусульманскими ортодоксами куда должен направить стопы благоверный мусульманин, в мечеть или в Харабат (собрание суфиев). Физули говорит: «В мечеть не пойду я и слушать не буду, что там пред народом глаголет наставник. Лучше отправляйся в Харабат — мейхана — виночерпия там ты найдешь. Взгляд лучист, лучезарно вино». Или: Отвращение к вину — то ошибка большая, аскет Хочешь верь увещанья словам, хочешь, нет; А в мечеть захожу я, отнюдь не желая того, По ошибке туда я вхожу, опьянением согрет. Другой азербайджанский поэт, увлекающийся философией суфизма, Хабиби, Харабат называет своим Другом, цветником сада души, своей душой, просит Харабат «опьянить его чашей вина», «довести до встречи». О том, что Харабат это не питейный дом и не квартал ремесленников, а собрание суфиев, лишний раз свидетельствует такой эпизод из «Дастана». Вызволить из Харабата Амир Ахмеда берется его благочестивый дядя Пир Осман. Амир Ахмед согласен покинуть Харабат при условии, что Пир Осман выпьет бокал вина. Выпив один бокал, дядя уже не в силах остановиться и покидает Харабат совершенно опьяневшим. После этого Пир османа нельзя узнать. Он становится постоянным завсегдатаем Харабата. Здесь, несомненно, описывается суфийское прозрение Пир Османа, а под опьянением понимается религиозный экстаз. Вспомним Омара Хайама: В молитве и посте я, мнилось мне, нашел Путь к избавлению от всех грехов и зол; Но как-то невзначай забыл про омовенье, Глоток вина хлебнул, — и прахом пост пошел. Пирами и шейхами в суфийских общинах называли авторитетных старцев, наставников, которым подчинялись послушники — мюриды. Дядя Амир Ахмеда Осман, очевидно, стал называться пиром позже, пройдя в Харабате все требуемые от суфия этапы духовного совершенства и став духовным наставником. В творчестве Мехсети-ханум можно найти много стихов, в которых поэтесса, отбросив всякую символику, открыто говорит о своих глубоких чувствах к любимому ею человеку: Я, о Хатиб оглы, твоя возлюбленная. Знай — до смерти тебе верна буду я Многие готовы умереть за меня, Я же желаю гореть любовью к тебе. Любовь к Амир Ахмеду — это самая высокая мирская любовь. Эту любовь поэтесса берет за единицу измерения возвышенной мирской любви. Но есть еще более высокая любовь — это любовь к Богу, скрытому за символами в лице друга, йара, старца, дервиша, нищего, мясника или членов ордена Ахи — молодых ремесленников. Любовь эта может быть, как пишет поэтесса в «две тысячи раз выше, чем любовь к „сыну хатиба“ и, особенно, „в состоянии опьянения (экстаза)“, когда она может приблизиться к Богу». Концовка «Дастана» типично суфийская. Мехсети слепнет от слез, проливаемых по йару, другу и хоронят ее рядом с пользующимся огромным авторитетом у суфиев, знаменитым поэтом и великим шейхом Низами Гянджеви. Прямых указаний на принадлежность Мехсети к суфиям нет, а большинство стихов настолько естественны и реалистичны, что в них, при всем желании, иногда трудно найти какой-либо скрытый смысл, хотя иногда она почти открыто говорит о своей приверженности к суфизму: В одной руке у нас бокал, в другой руке Коран, То в пресной трезвости живем, то наш рассудок пьян, Кто мы в нервном мире сем, ответить мудрено, Не иноверцы, не свои средь истых мусульман. Рубаи Мехсети Гянджеви оставили глубокий след в поэзии Востока. Многие исследователи считают их близкими к рубаи Омара Хайама, однако большинство современных литературоведов склонно относить их, скорее, к западно-персидской (так называемой «азербайджанской», по персидской провинции Азербайджан) школе поэзии, заложенной Катраном Тебризи и Изатдином Ширвани.
|
![[RDF Data]](/fct/images/sw-rdf-blue.png)