| abstract
| - Сергей Александрович Есенин (3 октября 1895, село Константиново Рязанской губернии — 28 декабря 1925, Ленинград) — русский поэт, один из самых популярных и любимых в народе. Некоторое время называл себя поэтом-имажинистом. Сергей Есенин — самый национальный и задушевный поэт XX века, певец не избяной Руси, а многовековой земной и небесной России. Когда он, самородок, «Божья дудка», как сам себя называл, утверждал в столичных салонах: «Я последний поэт деревни», то имел в виду не столько свою родословную внука крестьянина и сына торговца из Замоскворечья, сколько глубинную связь с коренной, исконной, преобладающей Россией, которая подошла при нём не к обещанным вратам рая, а к «погибельному краю пропасти». Всенародно любимый поэт Есенин полностью вернулся к русскому человеку на том рубеже, когда страна, преодолев страшные революционные потрясения, разруху и безверие, победила в самой кровопролитной войне и выиграла атомно-космическое противостояние с Западом. Нельзя нам, пережившим вторую антирусскую революцию, не видеть, что борьба была беспощадной, что пик революционного варварства и классовой ненависти пришёлся на те годы, когда творил Есенин, а культурой распоряжались тогдашние «постмодернисты» в кожанках, презиравшие традиционную, крестьянскую и православную Россию и неистово осуществлявшие мировую революцию — первоначальный проект «глобализации». Когда Есенин живописует своего жеребёнка, который отчаянно скачет и не может угнаться за стальной конницей, он не столько о смене производственных отношений и урбанизации печалится, сколько осознаёт, что иссякает тягловая сила первозданной поэзии, размываются вечные нравственные и образные воззрения. Но согласитесь, что жеребёнок этот по-прежнему трогает душу. Вот почему новые комиссары в элегантных куртках усмехаются: да бросьте вы сострадать, пристрелите этого проигравшего жеребёнка или отдайте в элитную конюшню, чтобы его в дрожках бегать научили да выставили на президентские скачки. «Вглядитесь в календарные изречения Великороссии, — не сдается Есенин, — там всюду строгая согласованность его с вещами и с местом, временем и действием стихий. Все эти «Марьи зажги снега, заиграй овражки», «Авдотьи подмочи порог» и «Федули сестреньки» построены по самому наилучшему приему чувствования своей страны (выделено мной. — А. М.). У собратьев моих нет чувства Родины во всём широком смысле слова, поэтому у них так несогласовано всё. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния». Ведь это сказано как будто про современную приговщину и ерофеевщину, не сходящие с телеэкрана, про всех современных делателей культуры, начисто лишённых чувствования своей страны! Да и своей ли… Сергей Есенин не стремился к западным подачкам, изданиям и грантам, поэтому трезво смотрел на Германию и США, судил о них, не заискивая и не ища запасных аэродромов. Он подивился бы, что наши главные пропагандисты снова «приехали из Мелитополя и Веймара», посмеялся бы над безбожником Познером, который не знает, по собственному признанию, американец ли он, француз или русский: «Но меньше всего третье — это точно!» В статье «Быт и глубь Штатов» Есенин приводит ряд любопытных выводов и характерных наблюдений: «Искусство Америки на самой низшей ступени развития. Там до сих пор остаётся неразрешённым вопрос: нравственно или безнравственно поставить памятник Эдгару По (?)… Со стороны внешнего впечатления в Америке есть замечательные курьёзы. Так, например, американский полисмен одет под русского городового, только с другими кантами. Этот курьёз объясняется тем, что мануфактурная промышленность сосредоточена главным образом в руках русских евреев. Наши сородичи, видно из тоски по родине, нарядили полисмена в знакомый им вид формы. Для русского уха и глаза вообще Америка, а главным образом Нью-Йорк на 30 процентов еврейский город. Евреев главным образом загнала туда нужда скитальчества из-за погромов. В Нью-Йорке они осели довольно прочно и имеют свою жаргонную культуру, которая ширится всё больше и больше». Эта жаргонная еврейско-американская культура достигла наших берегов и, более того, стала светочем и образцом для многих российских деятелей культуры, а вернее, делателей постмодернизма и попсы во всяком виде — от дамских романов до уродующих Москву скульптур. Но нет пророка и в своем отечестве, захваченном экстремистами и ненавистниками России. Создав в 1923 году поэму «Страна негодяев», Есенин подписал себе смертный приговор, безоглядно вскрыв суть и устремления главных её закоперщиков вроде комиссара Чекистова: Потому что хочу в уборную, А уборных в России нет. Странный и смешной вы народ! Жили весь век свой нищими И строили храмы Божии…. Да я б их давным-давно Перестроил в места отхожие. Так и поступали чекистовы, которые хотели укротить этот «странный народ», этих «смешных дураков», строивших храмы и певших ветровые песни. На месте взорванного храма Казанской иконы Божией Матери, напротив ГУМа, был огромный общественный туалет. Фашисты, эти новые «европейские цивилизаторы», устраивали в храмах конюшни и отхожие места. Сейчас, правда, больше вспоминают, что они в политических целях разрешали службы в закрытых большевиками храмах, но доподлинно известно, что только в Подмосковье фашисты взорвали грандиозный Ново-Иерусалимский монастырь и более 50 храмов. У Есенина и бандит Намах непонятной национальности выступает как носитель либеральных ценностей, идейный борец с затхлым миром «граждан и жителей»: Ныне граждане вселенной, владельцы особняков в Испании и футбольных клубов в Англии, носители одной либеральной идеи, двойного гражданства и тройной морали, правят в «этой стране» бал, обличают замшелость и национализм русских писателей. Наших великих поэтов всегда обвиняли в ретроградстве, в архаизме, в неприятии революционных преобразований (Пушкин-де стал монархистом и державником, Некрасов поверил в золотое сердце народное, крестьянские поэты цеплялись за старый кулацкий быт). Но гении держались за родную почву, за божественную стезю, даже вовлекаясь в безоглядное движение к будущему: «…Прав поэт, — восклицал Есенин, — истинно прекрасный народный поэт, Сергей Клычков, говорящий нам, что: Он первый увидел, что земля поехала, он видит, что эта предзорняя конница увозит её к новым берегам, он видит, что берёзки, сидящие в телеге земли, прощаются со старой орбитой, старым воздухом и старыми тучами». Даже в этой программной статье «Ключи Марии» (1918) Сергей Есенин остается поэтом: «берёзки в телеге земли», но твёрдо ведёт свою мировоззренческую линию, яростно споря с теми, кто устремлен «только в одно пространство чрева»: «Они хотят стиснуть нас руками проклятой смоковницы, которая рождена на бесплодие; мы должны кричать, что все эти пролеткульты есть те же самые по старому образцу розги человеческого творчества». Он убежден, что «человеческая душа слишком сложна для того, чтобы заковать её в определенный круг звуков какой-нибудь одной жизненной мелодии или сонаты. Во всяком круге она шумит, как мельничная вода, просасывает плотину, и горе тем, которые её запружают, ибо, вырвавшись бешеным потоком, она первыми сметает их в прах на пути своём. Так на этом пути она смела монархизм, так рассосала круги классицизма, декаданса, импрессионизма и футуризма, так сметёт и рассосёт она сонм кругов, которые ей уготованы впереди». Да, народная душа прорвала плотину, грубо насыпанную чекистовыми, рассосала даже круги сталинского классицизма, но попала в новый сонм кругов, в удушающие объятия проклятой бесплодной смоковницы. Рассосёт ли она завалы пошлости, чистогана, цинизма, вырвется ли, сметая в прах всех новоявленных комиссаров и футуристов-постмодернистов?
|
![[RDF Data]](/fct/images/sw-rdf-blue.png)