| abstract
| - Время (в литературе) — основная и непременная предпосылка сюжетного развёртывания. Повествование в литературе всегда расположено «во времени», всегда развивается по законам внешней (хронологической) последовательности и внутренней (каузальной) обусловленности настоящего и будущего — прошлым. Искусство поэзии, как и всякое иное тоническое искусство, немыслимо вне временны́х рамок. Расположение эпизодов сюжета во времени столь же характерно для поэзии, как расположение их в пространстве — для изобразительных искусств. Время играет важную роль в организации поэтической структуры, её стилистического, изобразительного, языкового плана. Любое произведение содержит множество ремарок, характеризующих действия и переживания персонажей со стороны их временно́й продолжительности, упоминания о взгляде «быстром, как молния», о «мгновенно воцарившейся тишине», о «длительных», кажущихся «бесконечными» паузах в разговоре, о событиях, развернувшихся «вдруг», «внезапно», «неожиданно» и т. д. Эти временны́е ремарки существенно влияют на языковую ткань поэтических произведений. Роль таких ремарок не ограничивается характеристикой действия; они бесспорно динамизируют повествовательную речь, сообщая ей своеобразные «нервические» оттенки. Чтобы в этом убедиться, достаточно развернуть любую страницу романов. Отчётливее (и в науке более разработано) влияние времени на тематику произведения. Всякое произведение прикрепляется его автором к определённой эпохе (в историческом романе, например, точно определяемой). Тем самым выдвигается проблема «временно́го колорита»: точно ли соблюдаются особенности данного момента, или налицо смешение различных исторических эпох, присвоение им позднее возникших черт и подробностей? Анахронизмы Шекспира породили целую литературу. Русских литературоведов одно время серьёзно заботила проблема «медвежьей шубы» Чичикова. К какому времени года следовало отнести действие «Мёртвых душ», имея в виду летние пейзажи первой части, с одной стороны, и медвежью шубу героя — с другой? Существеннее для суждений о поэтической структуре временна́я протяжённость произведения, которая может быть самой различной. Тот факт, что действие «Misérables» Гюго длится семнадцать лет, а действие «Декамерона» Бокаччо продолжается десять дней, — важен для полного уяснения этих структур. Вопросу об «единстве времени» в классической трагедии посвящено немало капитальных исследований. Ещё важнее те случаи, когда временны̀е даты и сроки начинают играть в повествовании конструктивную роль. Таков например известный роман путешествий Жюль Верна «Вокруг света в 80 дней». «Восемьдесят дней» представляют собой тематический стержень романа, обусловливают собой его завязку (пари в Британском клубе) и развязку (внезапное открытие, сделанное Паспарту, что путешествие совершено с выигрышем астрономических суток). Не менее существенна роль временных дат и в «Юлии Цезаре» Шекспира. «Мартовские иды», до истечения которых должен умереть Цезарь, представляют собой своеобразный временно́й символ. Тот же приём воспроизведён (с немалой долей подражания Шекспиру) в «Смерти Иоанна Грозного» Алексея Толстого. Всего важнее роль времени в поэтической композиции. Им определяется не только общая протяжённость сюжета, но и вся диспозиция его эпизодов. Для детективного романа, например, характерны возвращения в прошлое, констатирование следствия раньше, чем объяснена породившая его причина. В плане чистой архитектоники здесь должны быть упомянуты ускорения и замедления повествовательного темпа, разнообразные ритмические эффекты, перестановки эпизодов, исключительно обильно представленные произведениями Белого или Федина. Следовательно, приёмы временно́й организации глубоко проникают в структуру поэтического произведения. Трудно было бы искать в пьесах Островского быстрых и энергичных темпов развёртывания — их не было в самом быту купеческого Замоскворечья с медлительностью и патриархальностью его уклада, с инертностью его психики. С другой стороны, не случайны энергичные и быстрые темпы у драматургов немецкого экспрессионизма — Кайзера, Витфогеля. Они питаются здесь глубочайшими разломами в бытии послевоенной Германии, в психологии той мелкой буржуазии, которая обусловила собой творческие устремления экспрессионистов. Чтобы дать возможность яснее почувствовать социологическую обусловленность временно̀й техники, можно сопоставить между собой «Обломова» Гончарова и «Преступление и наказание» Достоевского. Оба произведения датируются почти одной и той же эпохой, но в то время как в «Обломове» изображается борьба между буржуазией крупнокапиталистической и патриархальной, роман Достоевского показывает быт и психику мещанской интеллигенции. Герой «Обломова» — патриархальный буржуа, «испуганный жизнью», ушедший в скорлупу сонного благополучия домика на Выборгской стороне. Герой «Преступления и наказания» — интеллигент, падающий на общественное дно, бунтующий против беспощадного социального уклада, заявляющий ему свой протест. И не случайны поэтому крайне медленные темпы «Обломова» (действие его длится несколько лет), незначительность временных ремарок, обилие временных перерывов в медленно текущем сюжетном потоке, с одной стороны, и предельная временна́я сгущённость романа Достоевского, с общей амплитудой времени, равной шести суткам, с огромным количеством динамизирующих и ускоряющих перипетии ремарок, с целым рядом временны́х эффектов, с параллельным развёртыванием в одно и то же время двух частей (4 и и 5-й) и т. д. — с другой. Временны́е приёмы различны, ибо различно бытие питающих оба стиля групп, различна их психологическая настроенность и устремлённость.
|
![[RDF Data]](/fct/images/sw-rdf-blue.png)